Сообщение:

«Y a t y t».

Я как раз готова, оделась — мне не нравится. Как говорит Таня, разглядывая себя в зеркало: «Хочу что-то изменить… Что-то изменить… — и восклицает: — Лицо! Хочу себе довольное лицо!» Я сняла платье, взяла ножницы и обрезала всю длину — укоротила под мини. Теперь годится: вижу в зеркало свое довольное лицо.

Он меня встретил и сразу обнял. Мы шли вдоль Шпрее.

Я спросила:

— Ты почему один?

— Я, — говорит, — дурак. А ты почему одна?

— Потому что ты дурак.

Ему понравилось это, он хохотал. Он вообще веселый, легкий, все эмоции на лице. Лицо бородатое, простое и слишком красивое, неподходящее. Человек этот должен был быть в справедливом мире грубее, неотесаннее даже на вид, но нет — подарила природа такое лицо — не насмотреться (защита или оружие, как у всех зверей).

В августе мне вообще казалось, что он красив, как Бог. Сейчас-то я умею смотреть на него через все свои переживания, и это делает (спасибо управляющему видением) его чуть менее привлекательным.

Он эстонец, ему 38, перегоняет лодки и строит дома.

Он говорит на немецком, английском, эстонском и русском. Выглядит, как все мои бородатые модные друзья, но нет — он человек вообще другого поколения и даже круга, других привычек — всех, включая пищевые (кто тут еще ест стейки на завтрак — привет).

Лео сразу сказал мне, что не хочет семью. Что вообще не уверен, что ему нужны сейчас отношения.

— Сколько ты будешь в Германии?

— У меня осталось визы на месяц.

— Месяц? Давай проживем его вместе.

Ну и что? У меня месяц. А у кого больше? Откуда ты знаешь, что впереди целая жизнь? Завтра (или через сорок лет) человек, которого ты любишь, выйдет за кофе/на работу/в зал — и уйдет навсегда.

Но если бы ты знала, сколько времени точно вам отведено? Как бы ты жила: будто у вас полчаса — или целая жизнь? И разве всё это не есть твоя драгоценная жизнь, каждый миг которой навсегда уходит в архив, из которого ничего нельзя ни вернуть, ни изменить? Я начала писать эту книгу с главы об этом — «У вас полчаса».

Конечно, я к нему переехала.

Это было просто, он сказал: «Возьми с собой все свои вещи». Я взяла.

Мы вели общий быт, путешествовали (в Потсдам и в Польшу, за город и в пригород), гуляли, смотрели кино, проводили время с его друзьями и семьей. Я примеряла на себя роль его жены, каждый день. Я соединилась с этой ролью, нашла себя в ней. Он был радостным и благодарным за такие простые, обыкновенные вещи, как приготовленный завтрак (каждое утро) и ужин (каждый вечер), цветы на балконе и в окнах, другая скатерть, другая посуда, интерес к его жизни, внимательность к его настроению, планам, близким. Я повлияла на его дом, ему понравилось это. Он всегда хвалил еду, меня смешило это. Я везде была с ним, мы всё делали вместе, никогда не спорили — всегда договаривались. Я уже написала об этом в главе «Непоследнее свидание» (рассказ один).

Мы расстались некрасиво, неправильно.

Формально всё было ок — мы простились, я не устраивала сцен. Но он уезжал на пару дней раньше срока в Эстонию и не оставил мне ключи. Я обиделась. Мне было больно не просто по-человечески — по-женски. Ерунда, казалось бы, но как это отрезвляет сразу, как это сбивает с тебя золотую пыль романтика, сдувает флер.

Когда разочаровываешься, воздух становится таким прозрачным, предметы резкими. Я написала об этом в главе «Ключи у Анны» (Анна — его сестра).

Я улетела в Киев, потом в Тель-Авив, потом в Стамбул. Лео вернулся в Берлин — меня нет.

Сообщение:

«d o m p u s t a y a k o r o b k a».

Сообщение:

«e m s o l y a n k y v c a f e n a d o r o g e — v o d a»

Сообщение:

«t y i s p o r t i l a m n e j i z n —

y a n e m o g u t e b y a z a b y t»

Сообщение:

«y a u p a l s m o t o»

Сообщение:

«t y v s e n a s h l a v e r n i s»

Мы расстались с Лео три дня назад — 16 января 2017 года, в Берлине. Сразу, как только он вернулся из Латвии, с трассы прямо приехал, и я вышла к нему.

Он меня встретил и обнял. Мы сидели в китайском ресторане, он хотел объясниться, я видела, что он не может, что ему трудно найти слова, но просто молчала, ждала. Он брал в руки и трогал чехол телефона, он двигал стеклянную столешницу по столу, он нервничал — я продолжала молчать. Он сказал:

— Я не могу говорить с тобой, я хочу кричать на тебя — я очень на тебя зол, я тебя проклинал, я о тебе мечтал, я хотел забыть тебя, но не смог. Я не могу ни с кем встречаться, я не хочу ни с кем спать. Я есть не могу — невкусно всё, полгода невкусно всё каждый день. Я хочу с тобой жить. Что тебе нужно? Чего ты хочешь?

Я поняла, что если я отвечу сейчас — я хочу замуж, он скажет — замуж так замуж. Я поняла, что вот оно всё как возможно — передо мной сидит человек. На нем зимняя одежда, и это так здорово — видеть его в зимней одежде. Я думала — так здорово ехать с ним в машине сейчас рядом и петь. Так здорово в супермаркете катить вместе тележку, выбирать овощи и мясо, снова готовить ему ужин, так просто и хорошо взять его за руку — так привычно и ясно, как будто я делала это всегда, как будто я вообще — для этого, чтобы он сидел вот так за столом, ел и хвалил еду и был счастлив. И он ел, и хвалил, и был. И я думала: какие же вы все счастливые дураки, парные люди. Какие вы счастливые и не понимаете, как это здорово, как это тепло спать в обнимку, вместе встречать новое время года, видеть друг друга сначала в летней, а потом — в зимней одежде.

Я сказала:

— Я не уверена, что мне нужны сейчас отношения.

Я произнесла это и поняла сразу, я поняла, что это значит и что это значило в июле, когда он сказал это мне, и что это значит каждый раз, когда люди говорят это. Это значит всего лишь:

«Я тебя не люблю».